Амир Аль-Хайдар – автор контента на сайте

Я расскажу историю задержания и пребывания в тюрьме, а точнее, концлагере на Окрестина – иначе это место не назовешь. Все это время после выхода я занимался срочными делами – обратился к травматологу в районной поликлинике, подал заявление в следственный комитет, прошел освидетельствование побоев в судмедэкспертизе, был на приеме у невролога в частном медицинском центре. Как нас задержали Нас задержали в Минске в ночь с 11 на 12 августа на пересечении улиц Куйбышева и Богдана Хмельницкого в 500 метрах от нашей квартиры по ул. Якуба Коласа. Мы ехали в машине вместе с медиками-добровольцами, которые любезно согласились подвезти нас домой – в городе перестал ходить транспорт, хотя табло на остановке вот уже как полчаса показывало, что через 3 минуты придет троллейбус. Поворачивая на улицу Богдана Хмельницкого, мы заметили, что сотрудники ОМОНа вяжут парня, а ближе к универсаму «Рига» увидели большое количество сотрудников внутренних дел и людей, лежащих на земле. Водитель нашей машины приостановился, и мы – о, это была большая глупость – спросили у сотрудников ОМОН, не нужна ли медицинская помощь. ОМОНовец что-то рявкнул в нашу сторону, но, видимо, наш водитель на расслышал и пытался переспросить. В этот момент ОМОНовец подбежал к автомобилю, бросил в сторону машины светошумовую гранату, наставил на нас винтовку, приказал выйти из машины и лечь на пол. Все развивалось очень стремительно: было недостаточно времени, чтобы все осознать. Я услышал взрыв под колесами, потом увидел ствол винтовки перед своим лицом, а в следующую секунду я уже нырял руками вперед в асфальт. Это не такая простая задача — выскочить из минивэна и быстро лечь на землю. Нам приказали лечь и взять руки в замок над головой. В первые секунды я почувствовал огромное чувство обиды, что нас схватили в пустом городе рядом с домом. Следующим чувством был страх, что будут бить ногами, а ты не можешь защититься. Мне приказали вытащить из кармана телефон и показать приложение «Галерея». Я достал телефон из кармана, он был разряжен. Продемонстрировав это, я извинился перед сотрудниками ОМОН. Они приказали вернуть телефон в карман. Забрезжила надежда, что нас могут отпустить. Я услышал, что Насте приказали подняться. Она стояла возле автомобиля милиции. Ее спрашивали, кто мы, что делали и почему здесь оказались. Судя по разговору, она почти убедила сотрудников, что мы тут живем и что оказались тут совершенно случайно – мы не имеем отношения к ребятам-медикам (позже я узнал, что в эту ночь они лютовали против медиков, мол, как это так — медики помогают протестующим? Тут, дескать, не война, чтоб Красный крест участвовал). Пока я лежал и внимательно слушал разговор с Настей, неожиданно почувствовал хлопок и жжение в области ягодиц – это был первый удар резиновой палкой за ночь. Поскольку я не ожидал этого, боли в момент удара практически не почувствовал, лишь после. Поймал себя на мысли, что, если это и есть эффект от удара дубинкой, то не все так плохо — не так уж больно. Через пару минут я получил удар по спине, и сотрудник ОМОНа задал мне вопрос: «А сейчас почувствовал боль?» Я решил подыграть ему и ответил: «Да». Он схватил за шнурок с крестиком на моей шее, хотел вырвать и спросил: «Сколько тебе заплатили за это?» Я ответил, что это крестик, я православный. На что сотрудник сказал: «Ок, крестик можно». Видимо, он думал, что у меня есть какая-то символика на шее. Рядом сильно били медиков, и я подумал, что, наверное, Насте удалось доказать им, что мы случайные люди. С одной стороны, очень надеялся, что нас отпустят домой, с другой – решил, что, даже если не отпустят, все не так уж плохо — пройдем все это, раз нас уже приняли. Увидим, как все происходит изнутри (я и догадываться не мог, что нас на самом деле ожидало в ту ночь). Затем подошли еще сотрудники ОМОНа. Видимо, среди них был какой-то командир, который принимает решение, забирать нас или нет. Он быстро решил, что мы их клиенты, что нас надо паковать. Руки нам не связывали, так как у них закончились стяжки. Нам приказали встать и бежать в милицейский микроавтобус. По пути нас били, я запомнил удар кулаком в левый висок. На секунду я был оглушен этим ударом. Но осознал, что удар был короткий, так что никакого сотрясения быть не должно. Я лег на двух людей, которые были в салоне автомобиля. На меня лег один из медиков — они оба были очень крепкого телосложения. От веса тела мужчины болела спина, зато меня не били — били того, кто лежал сверху, так что в чем-то повезло. Мы ехали в машине с минуту. Как только машина остановилась, нас начали по одному выпускать. Как нас избивали в машине Из машины меня вывел сотрудник ОМОНа, по голосу молодой парень. Он сказал мне дословно: «Братан, не бойся, все будет хорошо». Он положил меня на траву и попросил показать мое лицо. Я посмотрел на него. Он сказал лежать спокойно, руки взять за голову в замок. Подошел какой-то другой сотрудник, по голосу — мужчина лет за тридцать. Он обзывал нас и избивал медиков. Грозился, что будет массажировать им простату дубинкой. Меня обзывал петушарой и бил ногой по рукам, которые были за головой. Я несколько раз ударялся лицом о землю и думал лишь о том, чтобы он мне не разломал череп. Потом он подошел сзади и начал давить мне на стопы ног, будто угрожая мне, что переломает лодыжки. Я лежал и не двигался. Меня спросили, где меня задержали. Я ответил, что возле дома. И что мой дом — улица Я. Коласа. А на вопрос «Где задержали?» я ответил, что на Куйбышева. Сложилось впечатление, что эти ребята плохо знают Минск. Наверное, они из других городов. Нам приказали лечь на бок, ноги под себя, встать на колени — это не так просто сделать из такого положения — и повели в автозак. Нужно было держать голову ниже, а я держал ее прямо, за это меня на пороге автозака много били. Мне пришлось симулировать, что у меня сердце заболело, я начал дрожать. Они спросили: что с тобой ? Я ответил: сердце. Они спросили: «А когда на улицу выходил, сердце не болело?» Но бить перестали. Когда запихивали в автозак, заставили достать из карманов все вещи и бросить внутрь машины. Увидев мой мобильник, один из сотрудников ОМОНа совершенно нормальным голосом спросил: «Что это за телефон, Xiaomi?» – «Нет, айфон XR», ответил я. «Ааа, понятно», — услышал в ответ. Запихнули меня в камеру в автозаке – там были еще два человека. Я сидел у них на коленях. Так мы ехали минут 10–15. Машина остановилась, и я услышал голос Насти. У нее спросили, все ли вещи с собой, она ответила утвердительно. Затем ее выпустили. Также я слышал женский голос надзирательниц тюрьмы. Я почему-то тогда поверил в то, что Настю выпустят сразу же из автозака и скажут идти домой, раз вещи при ней. Это предположение было ошибочно — она провела там на сутки меньше, чем я. Но это ошибочная догадка дала мне силы верить, что с ней все в порядке и ее нет в этом ужасном месте. Мы несколько минут сидели в камере в автозаке, ожидая, что нас начнут выпускать. Сотрудники ОМОНа смеялись, говорили о чем-то своем, предупредили нас, чтобы при выходе мы бежали очень быстро. Я понял, что издевательства и побои не закончатся. Как мы попали в тюрьму Вот нас уже выводят, руки за спиной, голова вниз — я не вижу ничего, кроме асфальта и земли. Нам приказывают встать на колени на траву вдоль металлического забора тюрьмы, голову положить на землю, а колени поджать под грудь — то есть принять «позу эмбриона». В такой позе мы провели 5 часов. Стоять так очень сложно, ноги затекают, а если попробуешь выпрямить их, сразу бьют дубинкой. Я перекладывал вес тела попеременно с одного колена на другое, потом переносил вес тела на голову. В один момент я почувствовал хруст в шейном отделе позвоночника. Я испугался, что могу сломать шею, поэтому начал больше нагружать ноги. Справа от меня были парни, которые знали друг друга, может быть, братья, а может, друзья. Я советовал им двигаться и менять положение, насколько это возможно, чтоб ноги не затекали. Охранял нас надзиратель тюрьмы, не ОМОНовец. Он бил дубинками по ягодицам, но без остервенения. Хуже всех били ОМОНовцы. Очень крепко били медиков, парня, у которого был нож, парня, который был с дредами — его не только били, но еще состригли волосы — им не понравилась его прическа. Где-то справа от меня очень сильно избивали человека. Он много говорил с избивающими, умолял их не бить больше, а потом от отчаяния встал и пытался защитить себя от ударов. За это сотрудник со словами «На что ты рассчитывал, когда пытался кинуться на меня?» нещадно стал избивать его дубинкой. По голосу сотрудника я определил, что он взрослый — ему точно за тридцать – и более или менее развитый, так как смог сформулировать такой сложный речевой оборот: «На что ты рассчитывал?» Но самое страшное, что творилось в том дворике – это избиение людей поодаль от нас. Где-то в глубине двора людей избивали бесчеловечно, их били так часто и с таким остервенением, что я никогда не слышал ни таких стонов и криков, ни таких звуков от ударов по телу. Было такое ощущение, что бьют по какой-то наполненной пластмассовой бочке или канистре. Несколько человек били одного, и я не могу поверить, что один человек может вынести столько ударов. Я лежал, прислушивался, молился, чтоб меня не сделали инвалидом, и одновременно морально готовился достойно стерпеть все эти удары. Что с нами делали в тюрьме Думаю, что каждый из нас вновь привезенных туда готовился стать следующим. Парни, которых избивали, умоляли не бить больше, уважительно просили ОМОНовцев: «братцы», «мужики», «товарищ командир», «не бейте больше». Но те не унимались, более того, зверели и били с большим остервенением, вкладывая в удары весь вес своего тела, наносили удары с криками и кряхтя на выдохе. Угрожали, что убьют людей, спрашивали риторически: «Перемен захотел?», «Воевать захотел?» и так далее. Один парень от отчаяния начал кричать «Позор», и те его просто забивали, как поросенка. Другой сказал: «Мужики, лучше застрелите меня. Я больше не могу». Я задумался над тем, что это все же не тюрьма, это не концлагерь, — это проекция ада на земле. Как будто недра земли разверзлись и кусочек ада вылез из породы наружу. И мы все здесь должны пройти 9 кругов ада согласно тем «грехам», которые совершили. У кого-то был нож, кто-то был в камуфляжных штанах, кто-то в берцах, у кого-то при себе были рация, противогаз, у кого-то якобы обнаружили взрывпакет, кто-то, не дай Бог, оказывал сопротивление, кто-то стоял в сцепке, кто-то был медик, у кого-то на руке была белая лента, у кого-то БЧБ-флаг, кто-то был одет в белое. Всех они классифицировали, помечали баллончиком с краской, на майках, байках писали нож или рисовали крест. Соответственно, каждого из нас ждала кара соразмерно его «греху». У меня ничего не было, каким-то образом нам с Настей, видимо, удалось убедить их, что мы не медики, так что меня не избивали очень сильно. Я прислушивался, о чем говорили между собой сотрудники в промежутках между всеми этими зверствами. Обычный разговор: кто-то просит сигарету, кто-то – воды, кто-то смеется, обсуждали, что надо ввести комендантский час. Потом у нас спросили ФИО и дату рождения. При этом били. Меня ударили 2 раза дубинкой. При втором ударе сотрудник МВД сказал: «Хач е*аный». В эти моменты словесные оскорбления никак не действовали на психику, мне было все равно, кем и чем меня обзовут – лишь бы сохранить здоровье. Также спросили: «Гражданин чего?» Я побоялся тогда сказать, что у меня есть второе гражданство – Республики Ирак, потому что мой паспорт истек еще 10 лет назад, для его продления нужно было ехать в Ирак, а там было не менее опасно, чем сейчас в Беларуси. Быть может, меня отведут, начнут наводить справки по базе иностранцев, обнаружат, что я числюсь как гражданин РБ, уличат во лжи и изобьют до смерти. Также я не знал степень их юридического образования. Возможно, они не поверят, что у гражданина РБ может быть второе гражданство и они, как некоторые несведущие люди, считают, что это невозможно, — будут избивать. В «положении эмбриона» мы провели не менее 5 часов. Затем нам велели подняться и бежать по диагонали в помещение тюрьмы. Пока мы бежали, нас били. Мне прилетело как минимум 3 удара дубиной по разным местам. Мы забежали внутрь помещения, нас заставили встать на колени вдоль стены и раздеться. Пока раздевались, вещи обыскивали. сзади нас я видел 2 пакета: один большой холщовый, второй маленький целлофановый. Я подумал: неужели нас здесь убьют, а пакеты для трупов? У меня во внутреннем кармане джинсовой куртки нашли браслет с фестиваля Lolapolooza в Берлине. Сразу спросили: это что (видимо, думали, что какая-то символика). Ответил. Дальше реплика – «Круто. Там были "Рамштайн"?» Я сказал, что не было, а были Imagine Dragons. «Класс», — слышу в ответ. От любого человеческого отношения и общения там сердце радуется и наполняется надеждой, что не все потеряно, раз там могут быть нормальные ребята. После этого разговора отогнал мысли о гибели. Нам приказали все ценности и шнурки сложить в маленький пакетик. Я решил спросить, что делать с крестиком — очень не хотелось с ним расставаться. В ответ получили какую-то угрозу. В общем, решил, что безопаснее все же будет снять крестик и сложить в пакет. Что было дальше Далее нам приказали взять нашу одежду и голыми бежать вереницей по коридору. Мы прибежали в помещение 10 x 10 на улице, где было много парней, стоящих на коленях и локтях головой вниз. Так, голые, мы тоже стали, ожидая, что же с нами будет дальше. Откуда-то из застенков доносились ужасные звуки избиений, стоны и адские крики. У нас спросили, хотим ли мы туда, в кровавую баню. «Никак нет, товарищ командир». Нам приказали, стоя на коленях, одеться. Зачет по последнему. Кто оденется последним из 10, тот получает. Начал быстро одеваться, у меня была куртка — как минимум на одну вещь больше, чем у тех, кто был легко одет. Надев всю верхнюю одежду, понял, что остались носки. Было желание не надевать носки, но потом я подумал, что это будет нечестно по отношению к другим и что носки будут скомканные в кроссовках под ногами — это неудобно и холодно. Я оделся последним. Охранник сказал: «Можешь уже не спешить, прими достойно!» Я подготовился, продышался и получил один сильный удар по спине. Был очень рад, что не последовала серия ударов. Кстати, это был последний удар, который я получил. Охранник с периодичностью в несколько минут бил других парней, задавал вопросы, проводил лекцию политинформации для нас: «Зачем вам это надо? Вам что, плохо живется? Зачем Вам эта Тихановская, она же домохозяйка! Посмотрите на ваши крутые шмотки! У вас же у всех айфоны! (про айфоны уже второй раз за ночь услышал) 26 лет жили спокойно, стабильно, сыто! Вы хотите воевать с нами? Мы не хотим с вами воевать! Мы хотим вас защищать! Вы думаете, мне нравится то, что я делаю сейчас? Мы боремся с убийцами, насильниками, ворами, почему мы должны бороться с вами!» Что я заметил из этого разговора. Мне показалось, что политическая часть напоминала какое-то шоу, будто охранник говорил на публику. И не был заметен какой-то энтузиазм и искренность в его словах. Когда же он говорил, что это не его работа − с нами разбираться, что он хочет нас охранять, его клиенты — это убийцы и прочие, я почувствовал, что человек говорит искренне. В общем, сложилось ощущение, что они там соревнуются, кто больше охваливает власть, чтобы показать лояльность перед своим и смежным ведомствами. К часам 8−9 утра нам разрешили встать. На этой площадке, не знаю, что это — карцер или прогулочная, мы простояли до вечера. Слава Богу, у меня была куртка, мне не было холодно. С нами был парень без майки, он замерзал. Я ему периодически давал надеть куртку, чтобы согреться. Казалось, что все пытки позади, выглянуло солнце, и мы расслабились. Начали знакомиться, общаться. Обсуждали и гадали, что нас ждет дальше. Надеялись, что нас отпустят ввиду того, что тюрьмы, должно быть, уже переполнены и силовики попросту не знают, куда нас девать. Много было разных разговоров, не буду описывать их подробно, да уже и не помню всего, что говорилось. Помню, что гадали, куда мы попали. Бывалые правонарушители и манифестанты зорким глазом сразу определили, что мы на Окрестина. Сверху на террасе за нами следил сотрудник ВД в маске, ни на какие вопросы не отвечал. Слава Богу, появилось ведро, и впервые за 12 часов я смог справить нужду. Нам сбросили несколько бутылок воды, но до меня она не дошла. Воду давали мало и редко. Поскольку я стоял далеко от террасы, я так и ни разу не попил до вечера. Те, кто ловил, выпивали всю воду и делились только с рядом стоящими. Это такой показатель заключенных — в этих условиях все думают лишь о себе, о своем выживании. Начались небольшие перепалки между заключёнными из-за воды. Помню еще, что, когда человек в очередной раз попросил воды у стоящего сверху надзирателя, последний ответил: «Посцать б на тебя!» Некоторые люди стучали в дверь, звали сотрудников ВД, просили еды, жаловались на холод. Мы осуждали такое поведение. Я понимал, что с нами нарочно обращаются как со скотом, чтоб дать понять, что мы самые недостойные люди в стране в данный момент. Мы опасались, что из-за недовольства отдельных личностей нас изобьют или не выпустят. Мы слышали, что возле здания на Окрестина образовался пикет и девушки скандируют «Позор», «Выпускай», другие кричалки. Это нас раздражало, так как мы опасались возмездия за это. В соседнем карцере были задержанные девушки. Они возмущались, спорили. Я в чем-то завидовал их отваге. Все же девушек не должны бить так, как нас, и они могут себе позволить возмущаться. Пока мы там стояли, я думал. Как так происходит, что люди c образованием и интеллектом ниже среднего избивают и глумятся надо мной, человеком с высшим образованием, с 11-летним опытом работы юристом и на руководящих должностях, говорящим на 4 языках. Такое государство просто недостойно меня. Как так вышло? Ко мне пришла мысль, и я высказал ее ребятам вслух, что сейчас для власти мы хуже бандитов, убийц и самых отъявленных злодеев. Поэтому лучше ничего не требовать, не возмущаться, а достойно молча ожидать свою судьбу. Суды Нам сказали, что сейчас приедет судья и будут суды. Постепенно начали вызывать людей на суды. Из 127 человек, которые были на площадке вместе со мной, вызвали максимум 30–40 человек. Люди возвращались. Кто-то признался, что он нарушал ст. 23.34 КоАП «Нарушения порядка организации или проведения массовых мероприятий», кто-то отказывался. Мы сразу окружали вернувшихся, чтобы расспросить, что там происходит и как лучше себя вести на судах. Те, кто признавался, получали по 10−11 суток ареста. Те, кто спорил, – 15 суток, максимальное наказание. Заключенные разделились на два лагеря: Те, кто хотел признаться, лишь бы выйти поскорее и лишь бы не били. Те, кто не соглашался. Поскольку большинство людей, как и я, участия в митинге не принимали, этот выбор был мучителен для нас. Поступиться своей совестью ради здоровья либо рискнуть здоровьем ради правды. Я сказал, что я юрист с большим опытом. Начал консультировать людей. По закону, конечно, я должен был всем советовать не признаваться. Но в этот день в этом месте в этих обстоятельствах закона не было, он не работал и был жестоко попран грубой силой и безнравственностью силовиков. Я много думал и переживал, как поступить в моей ситуации, что посоветовать другим. Самое лучшее, что мне пришло на ум, − это выжидать и надеяться, что нас выпустят без суда, так как тюрьмы переполнены. А уже если дойдет до суда, то поступать по ситуации и попробовать поговорить с судьей, спросить, дадут ли меньший срок, если согласишься, или нет. Также с прагматической точки зрения я понимал, что никакой возможности привлечь свидетелей, истребовать доказательства, заявлять жалобы, ходатайства, отвод судье, а уж тем более потребовать записи видеокамеры на улицах в месте задержания нам не дадут. Я отрезвил некоторых ребят, раскрутив им сценарий того, что будет. Я видел перед собой вопрошающие глаза людей. И советовал им соглашаться, так как сутки или штрафы дадут в любом случае. Сказал: «Какая у нас цель? Наша цель — выйти отсюда как можно скорее, сохранив здоровье, а не добиваться правды. Поэтому лучше согласиться и не бесить этих чертей». Это было тяжело, но я решил для себя, что так будет лучше. К счастью, судов против остальных людей, кроме тех 30−40, не было, и этот моральный выбор отпал сам собой. Как мы провели следующие сутки Целые сутки я не спал. Места для того, чтобы расположиться для сна всем 127 людям, не было. Мы придумали ложиться на пол на спину, и каждый следующий человек ложился между ног лежащего сзади – выстроили такие шеренги вагончиков людей вдоль стен помещения. Лежать на полу было холодно, но зато мне удалось подремать минут 30−40. Сон придал сил ждать. Погода резко портилась, намечался дождь. Мы молили небеса, чтобы не полило. К счастью, небо в тот день к нам было благосклонно. Где-то через час наши вагончики развалились, затекали ноги, в таком положении проспать долго было невозможно. И к лучшему: это нас спасло от переохлаждения. Мы встали и простояли еще несколько часов, пока нас не начали отводить по камерам. Это тоже была пытка, так как начиная с обеда привозили новых заключенных. Они проходили круги ада: мы слышали из-за стены, как черти в черном кричали, избивали и издевались над людьми. Нам гаркнули, чтобы мы стали к стене. И по 10 человек со словами «Вы жаловались на холод, сейчас мы вам сделаем погорячее» стали куда-то угонять. Мы запомнили, что на экзекуцию ночью и рано утром тоже гнали по 10 человек со словами «Этих я уже отработал. Давай еще десяточку на отработку». Мы стояли лицом к стене и прислушивались, последуют ли крики. Криков не было. Выводили по 10 человек достаточно быстро, а также мы слышали, как гремят двери в камерах, на основании чего я сделал вывод, что, скорее всего, нас сортируют по камерам. Когда же охранник сказал: «Вам тут было тесно. Сейчас будете гулять по хатам», на сердце отлегло, так как я понял, что действительно нас ведут в камеры. Забегание в камеру — это еще та история. Ты держишь руки за спиной, голову вниз, твое тело согнуто почти под углом 45 градусов, шея повернута влево. И в таком положении, словно овца, ты бежишь в свой загон. Я видел по телевизору, что так конвоируют людей в колониях строгого режима, осужденных за совершение особые тяжких преступлений, но никак не мирных манифестантов. Камеры В камере мы встретили трех парней, они были бодры, смеялись. Они были задержаны во время протестов 9−10 числа. Двое из них были осуждены на сутки административного ареста, один парень еще ожидал суда. В двухместной камере нас оказалось 22 человека. Никакого негатива постояльцы камеры в связи с пополнением не высказывали, напротив, угостили нас хлебом, объяснили правила, помогли расположиться. Места было очень мало, первую ночь спать было невозможно – я спал сидя. Вдруг вспомнил про нашу кошку Клепу, она осталась дома одна, без еды. Так как мы с женой оба оказались тут, очень разнервничался, что нам дадут по 15 суток, а кошка умрет от голода. Потом я вспомнил, что предусмотрительно оставил ключ под передним амортизатором своей машины и сказал маме и сестре, где лежит ключ. Но я боялся, что в стрессе они забудут об этом и не покормят нашего любимого зверька. Спросил у ребят, сколько кошка может прожить без еды. Они ответили, что 10 дней может прожить, она будет есть обои, цветы и так далее. На сердце немного отлегло, но я решил, что буду признаваться, чтобы дали меньше суток. Окно нашей камеры выходило на улицу прямо напротив ворот ЦИП Окрестина. Я лежал на Пальме (на фене так называемое верхнее лежачее место на нарах) и смотрел в окно. Вдруг сквозь решетку в окне я увидел, что на улице напротив окна сидит девушка с русыми волосами в джинсовой куртке и светит какими-то фонариками. Присмотревшись, я понял, что она держит какого-то зверька под курткой, похоже, кошку. Долго присматривался сквозь решетку, потом позвал сокамерника посмотреть. Он подтвердил, что видит девушку с кошкой. Около часа я смотрел в окно, но лица девушки рассмотреть не мог. В общем, мне удалось убедить себя, что с 90% вероятностью это была Настя с нашей любимой кошкой. Удалось отогнать дурные мысли, и стало легче. Забегая вперед, скажу, что ошибся. В камере мы много общались, шутили. Из смешного запомнилась демонстрация друг другу синяков и гематом от дубинок на спине, плечах и задницах. Мы смотрели на форму синяков и угадывали в них очертания различных вещей, контуров карты Беларуси и других стран. Также бодрились, что Ленин сидел, Сталин сидел, Якуб Колас сидел, Пушкин был в ссылке — каждый нормальный мужик должен отсидеть хотя бы раз. В ту ночь я смог поспать совсем немного, так как спать можно было только сидя. Утром нам дали чай, три буханки черного и две – белого хлеба, а также сечку. Помню момент, когда один парень решил попросить у кухарки мобильный телефон, чтоб сделать звонок маме. Она ответила: «E*нулся?» Некоторые ребята не ели или не доели кашу. Возвращая тарелки, у кухарки спросили, что делать с оставшейся едой, может, вернуть ее вам, чтоб не выбрасывать? На что получили ответ от рядом стоящего охранника тюрьмы, что-то вроде: «Щас я тебе въ*бу — быстро вымыл!» Постепенно наша камера пустела – кого-то отпустили, кого-то вызывали на суды, кого-то, как мы решили, перевезли отбывать сутки в Жодино. На протяжении целого дня к нам каждые полчаса-час приходили сотрудники тюрьмы и называли фамилии людей, а также заставляли нас писать список обитателей нашей камеры не листке бумаги. Какая-то неразбериха у них была. К часам 5−6 дня нас осталось 11 человек в камере. Мы думали, что нас выпустят Днем нас вызвал наш охранник – мы узнали, что его зовут Сергей – и повел на третий этаж помещений изолятора. Он сказал, что мы можем уже идти нормально, не сгибая головы. Также использовал при обращении к нам слово «мужики», мне показалось, что на второй день к нам уже улучшилось отношение. Там нас вызвали к какому-то важному офицеру на допрос. Я шел вторым. Первым вышeл мой сокамерник cо словами «Свобода! Cегодня нас выпускают!». Я зашел в кабинет, там был приятной наружности офицер лет 45. Он мне сказал: я вправе решать, кто отморозок, а кто вменяемый человек. После 15−20 минут беседы он сказал, что меня отпустят. Я подписал бумагу, что нарушал закон, раскаиваюсь и что если меня еще раз задержат на митинге, то будет уголовная ответственность. Подождав остальных парней, мы вернулись назад в камеру в полном воодушевлении. Обращение с нами по пути назад было нормальное. Мы убрали в камере и приготовились к тому, что с минуты на минуту нас могут выпустить. Разделили и доели остатки черного хлеба. Прошел час, второй, третий, но никто к нам не пришел. Часть ребят начала засыпать. Ночью раздался грозный голос: «Встать! Лицом к стене!» Мы встали, но к нам никто не зашел. Заметили, что это не голос Сергея. Хоть бы не ОМОН, подумали мы. Волонтерский лагерь и скорые Простояв с полчаса, некоторые опять вернулись спать на кровати и на пол. Я стоял возле окна и с сокамерниками смотрел, что происходит за территорией изолятора. Там образовался большой пикет. Кто-то сказал: «Посмотрите, сколько там людей. Стоят с котами, собаками, шашлыки жарят». Потом мы узнали, что это волонтерский лагерь и родственники заключенных. Начинали отпускать людей, и мы смотрели в окна. Когда выходили заключенные, люди аплодировали. Но людей выходило немного. Потом вместо людей начали выезжать скорые, я насчитал штук 5−6, а может, и больше. Также выезжали милицейские грузовики и машины. Люди на улице начали возмущаться, требовали показать людей, выкрикивали имена. Обстановка была очень нервозная. Это было, наверное, в 2−3 часа ночи. Вся наша камера спала, я был единственным, кто не мог заснуть. Слышал в коридоре беготню ОМОНовцев, лязг ключей и дверей, шум где-то в глубине здания. Людей из соседних камер выводили, куда-то гнали. Я начал думать и соотносить выезжающие скорые, весь этот шум. И стал опасаться, что они дополнительно избивают людей до того, как выпустить (я не знал тогда, что некоторым тяжело избитым не вызывали медицинскую помощь своевременно). Из соседней камеры вывели людей. Я слышал, как один заключенный сказал, что не может встать, так как ему сломали позвоночник. Сотрудник ОМОНа крикнул ему: «Встать!» Люди побежали куда-то вправо, через кормушку в двери камеры я видел бегущих «космонавтов», потом спустя некоторое время слышал, как заключенные бежали из правой стороны влево. Далее я услышал, как кого-то тащат по полу. Видимо, тащили того человека, который не мог встать. Потом тащить перестали. Видимо, он сел, опираясь на стену между дверьми двух соседних камер. Я слышал его дыхание. Он дышал, словно у него была дырка в груди, как будто через трубку. Мороз по коже был от этих звуков. Думал, не дай Бог нас отправят домой на скорой. Открылась наша дверь, нас спросили, когда задержаны. Мы ответили, что в ночь с 11 на 12 и что нас должны выпустить. На что сотрудник милиции спросил, почему это он должен нас выпустить. Мы пояснили. Он сказал: «Ну, раз подполковник из центрального аппарата сказал, то отпустим». Где-то через час нас вывели и построили вдоль стены. Был один сотрудник в милицейских штанах и черной байке, без маски, не ОМОНовец. Он спросил, кто задержан 11 числа, подозвал к себе несколько человек по одному и запихнул их в другую камеру. Затем он спросил, кто задержан 12 числа. Подозвал к себе одного человека, чтобы запихнуть в другую камеру. Следующим должен был идти я. Пока мой товарищ шел в камеру, я уловил взгляд сотрудника тюрьмы и посмотрел ему в глаза просящим взглядом, мол, не калечь меня. Он подозвал меня, спросил гражданство и кем работаю. Я сказал, что у меня гражданство Беларуси, но еще Ирака, и что у меня ИП и я директор собственной фирмы. Он сказал мне вернуться в строй со словами: «Судьба тебе дала второй шанс». Как меня выпустили Нам приказали бежать вниз. Внизу было больше сотни людей, а также сотрудники тюрьмы и военные с автоматами в защитной форме. Был также тот сотрудник, который сортировал нас на выход, еще одного я запомнил – он вызывал нас на суды. Мы стояли вдоль стены, а напротив другой стены лежали наши вещи, разбросанные, как на барахолке. Военный сказал, что есть минута осмотреться вокруг и найти взглядом свои вещи. Я понял, что это невозможно, да и было одно желание — быстрее выйти отсюда и попытаться спасти ребят, которых, как я предполагал, сейчас избивали. Нас заставили еще раз подписать признание и предупреждение об уголовной ответственности, назвать анкетные данные для включения в базу. Кто-то впереди меня заедался с военными по поводу вещей. Я не понимал этого: «Убегай скорее, а то заберут в камеру и искалечат», — мысленно давал я совет тому человеку. По пути я спросил у двух разных сотрудников насчет Насти, отпустили ли ее и как это узнать. Мне сказали, что девушек всех отпустили. У второго сотрудника, молодого мента, я спросил, били ли девушек. Он мне ответил, что здесь никого не бьют. В тот момент на секунду злость резко вскипела в жилах, но рационализм взял верх – мне оставалось несколько шагов до выхода. Как только я переступил порог тюрьмы, моя мама обняла меня (позже я узнал, что Настя прислала ее встретить меня). Следом я увидел давнюю знакомую и подругу жены. Удивился, зачем они тут. Оказалось, их родственники тоже на Окрестина. Я взял телефон у мамы и позвонил Насте, спросил, били ли ее, как там кошка и сказал, что надо срочно спасать людей. Узнал, что ее выпустили на сутки раньше меня и, к счастью, ей не перепало дубинками. Попросил свою знакомую написать другу, у которого есть связи в силовых ведомствах, чтобы спасти ребят. Но было около 6 утра – люди спят в это время. Мой выход затянулся на добрые полчаса. Я ходил взад-вперед по волонтерскому лагерю и начал плакать от отчаяния. Стрельнул у кого-то сигарету, выкурил и почувствовал себя плохо. У меня было давление 190/100 – это мой рекорд на сегодняшний день. Мне вкололи магнезию в скорой, давление нормализовалось. Волонтеры просили указать свои ФИО в списках, что я сделал. Давать интервью отказался. В некоторых людях усматривал признаки тихарей. Ко мне подошел человек, он оказался доктором, но до знакомства с ним я сразу спросил: «Вы не силовик?» :) Еще не знал, что происходит в стране, что включили интернет, рабочие бастуют, а люди массово выходят на митинги. Когда я выходил, думал, что все страдания зря. Еще в камере решил, что пусть его хоть коронуют, но ни одна человеческая жизнь не должна быть отнята или искалечена. Как только узнал все, что произошло за эти три дня, воодушевился – понял: все было не зря. Чем все закончилось В волонтерском лагере было очень много добрых людей: я поел, выпил воды, предлагали чай, кофе, сигареты, мед, помощь психолога, транспорт. Прямо попал с корабля на бал. Приехала Настя. Мы побыли еще какое-то время в лагере, а затем волонтёр довез нас до дома моих родителей. Там я еще раз вызвал скорую, давление уже было 155/100, что, в принципе, вполне нормальное. Мне сказали мониторить состояние и выпить каптоприл, если повысится. Я не мог уснуть, все время беспокоился о ребятах, которые там остались. Нашел в Facebook профиль и связался с племянницей моего сокамерника – известного художника, который там остался. Рассказал ей все, но без подробностей. Информации о нем не было ни в больнице, ни в списках. Это был хороший знак. Как только увидел новость в 10 утра о том, что его выпустили, сразу успокоился. Потом я узнал, что их не избивали, а продержали еще несколько часов в камерах и выпустили. Моя догадка, что скорые увозят только что покалеченных людей, не оправдалась. Я и допустить не мог, что силовики додумаются до того, чтобы вообще людям не вызывать скорые и держать их покалеченных в камерах. Когда я лежал головой в пол с согнутыми ногами, подсматривал между ног, что происходит. Видел, что во дворике тюрьмы были скорые прямо во время избиений. Один раз слышал, что, «отработав» человека по полной, ОМОНовец кричал: «Скорую!» Эта дикость еще укладывалась в моей голове, но не вызывать людям скорую в принципе – моя фантазия здесь оказалась бессильна. Наверное, можно было всю эту историю существенно сократить, уместив в две буквы – АД. Короче, слово вряд ли можно придумать. Я читал «Записки из мертвого дома» Достоевского, «Архипелаг Гулаг» Солженицына, «Другой мир» Герлинга-Грудзинского. Там описаны испытания и быт узников лагерей, в том числе политических заключенных. В этих произведениях − свидетельства пыток, унижений, суровых условий труда заключенных. Наверно, что-то близкое к этому, но интенсивом, выпало испытать нам. Однако у меня сразу появилась другая аналогия − еще там, когда головой в пол на коленях сидел во дворике изолятора – это монолог князя Мышкина из романа Достоевского «Идиот» о ценности времени и жизни перед казнью. Меня этот монолог сильно тронул и когда читал книгу, и в исполнении Евгения Миронова очень талантливо сыграно. Так вот, я испытал что-то похожее, когда был там в ожидании своей участи. Я думал очень четко и планировал, что буду делать при различных исходах. А также слушал и анализировал по поведению и словам ОМОНовцев, чего стоит ожидать. Кого, как бьют и за что. Все было очень четко и ясно в сознании. Понятно, что если убьют, то и планировать нечего. Страх смерти был пару раз и исчезал быстро – все-таки не верилось, что будут убивать. Страха физической боли не было, так как уже испытал ее. Самый большой страх был остаться инвалидом. И вот это ожидание и подготовка к неминуемой своей участи − самое страшное. Эти часы и минуты тянулись очень долго. А наутро, когда вся эта вакханалия прекратилась, было действительно облегчение и осознание того, что жить хорошо. И что постоять 12 часов на ногах на открытом воздухе без еды и питья не так уж плохо. В заключение — одна важная мысль Когда я слышу обвинения каких-то чиновников в адрес «провокаторов», наркоманов, алкоголиков, ранее судимых, что, оказывается, их можно бить до полусмерти, что их жизнь за половину идет жизни человеческой, не могу понять, где росли, учились люди, которые это все говорят, какая мать их воспитала. Мне как юристу это вообще непонятно. Несколько слов о провокаторах и тех, кто сопротивлялся сотрудникам ОМОН. ОМОН вышел с оружием, техникой, гранатами, щитами, дубинками, водометами, газом против мирных людей в шортах и майках, навязал им бойню, в которой люди не хотели участвовать. Кто-то из демонстрантов не смог терпеть насилие, начал защищаться. Это нормальная реакция людей на угрозу жизни – защищаться. Мы — социальные животные, так или иначе ведомые инстинктами. Не все готовы, как поросята, лежать и выносить удары, когда есть хоть малейший шанс этих ударов избежать. В итоге ОМОН победил человека в неравном бою. В бою, который ОМОН развязал сам. Но потом, после боя, уже побежденного и беззащитного человека они калечили и мстили лишь за саму попытку защититься. Это вдвойне подло. Касаемо наркоманов, алкоголиков, безработных – это просто какая-то классовая вражда сродни кулакам, врагам народа и контрреволюционерам. Как достижение Лукашенко приводят то, что он в 1994-м разобрался с бандитами и «ворами в законе». Мол, дали им 24 часа, а кто не уехал, расстреляли. Об этом слагают легенды и поют ему дифирамбы. Даже сам на недавнем выступлении сказал об этом. Так вот, я думаю, что тогда, c первого дня, мы и начали свой путь к тому, что имеем сейчас. Нельзя грязными и незаконными методами установить мир и законность. Нельзя проливать кровь сейчас во имя того, чтобы не пролилась кровь в будущем. Попирать закон чьими-то понятиями, суждениями и представлениями о справедливости тоже никому не позволено. Источник: Facebook-страница Амира Аль-Хайдара