Унижение, судилище и бесправие. Как основатель One Life угодил в иранскую тюрьму и как освободился

Прошлой осенью основатель компании One Life Артемий Сурин отправился в кругосветное путешествие. А 7 июля его задержали в Иране за съемку дроном. Теперь, спустя три дня, он на свободе и в безопасности. И готов продолжать путешествие.

Вот эмоциональный рассказ Артемия об иранском правосудии.

---

Я на свободе! Поверил в это только сейчас, покинув территорию Ирана. Закончился этот ад: тюрьма, допросы, судилища, бесправие, унижения.

Закончилось все.

Я был невиновен. Именно это спасло, но и этого недостаточно в той стране. Если бы был найден хоть микрон малейшего нарушения – не писал бы сейчас этот пост, никто бы оттуда меня не выпустил. Шпионаж – это статья, за которую дают пожизненное. Или еще хуже.

Побывав там, могу сказать также и другое: виновен, невиновен – если попал в жернова, то шансов очень мало. Тем более сейчас, когда страна на грани войны с США. Тем более по той статье, что мне «шили».

Когда меня наконец выпустили из тюрьмы и застенков Корпуса Стражей Исламской Революции (КСИР), я собрался продолжить кругосветку и на общественном транспорте ехать дальше по стране на север.

Но услышал категоричное требование от консула: «Это исключено. Восток – дело тонкое. Ситуация может измениться за час. Все висит на волоске».

С того момента я юридически не покидал территорию Украины (дипломатический автомобиль, здание посольства), физически находясь при этом на территории Ирана. Страны, которая всего сутки назад чуть не лишила меня всего.

Я был фактически эвакуирован нашими дипломатами из Ардакана и укрыт в безопасном месте – в посольстве Украины. 

Там я увидел, осознал и был поражен той поддержкой, которую оказывали дипломаты здесь и многие люди в Украине, пока я был в иранской тюрьме.

Сегодня же был финальный этап на самом деле блестящей спецоперации посольства Украины в Исламской республике. 

На дипмашине, внутри которой ты находишься на территории Украины, то есть не можешь быть задержан, я был вывезен из Ирана и доставлен в Азербайджан.

Тогда я понял: я свободен.

Что же произошло

А теперь хронология ситуации, которая с 12:37 7 июля развивалась и ухудшалась со скоростью лавины.

Начну по порядку.

Разрешение на съемку у меня было, дрон был зарегистрирован, и его проверили на границе Ирана при въезде из Пакистана.

Проверили и впустили, отметив лишь, что нельзя снимать в Тегеране и около военных объектов.

Снимал я им на второй день пребывания в Исламской республике. В городке Херанак. Название запомню на всю жизнь. Там расположен довольно интересный туристический объект – деревня-призрак.

Как выглядела окружающая обстановка.

Развалины древнего поселения, рядом речушка, мечеть, горы на фоне и зеленые поля огородов. Индустриальных, административных, военных, каких-либо других объектов в зоне видимости не было.

Никаких уведомлений о запретных зонах для полетов в картах дрона тоже не было. Никаких запрещающих табличек по дронам перед туристическим объектом не было – я обошел и просмотрел.

Увидел в новостях, что кто-то написал в комментах, дескать, там были таблички о запрете дронов чуть ли не на русском языке.

Какая, б…дь, чушь!

Но о таких горе-комментаторах, которые повыползали и начали кто писать чушь и враньё, а кто просто упиваться чужой бедой, не буду сейчас писать. 

Итак, взлетел. Спокойно делаю пролеты между развалинами, огородами и горами. Красивые пейзажные ракурсы.

Примерно минуте на 15-й полета слышу вой сирен. Спустя мгновение на большой скорости, поднимая столб пыли, ко мне вплотную подъезжает полицейский пикап. 

В нем трое копов: офицер и два вооруженных солдата.

Я спокойно подтверждаю, что да, это мой дрон, вот разрешение и так далее.

Они на фарси спросили: «Зачем снимаешь полицейский участок?» Перевел нанятый мной водитель.

О том, что рядом есть полицейский участок, я не ведал ни сном ни духом. Его вообще нет и не было в поле видимости.

Говорю им об этом. Показываю отснятые кадры.

Затем начинаются звонки офицера каким-то его боссам, двое вооруженных молодых полицейских стоят по бокам от меня.

В тот момент я был спокоен.

Далее они начинают изымать дрон. Я спрашиваю, мол, на каком основании.

На что следуют ответы: «Вы снимали полицейский участок, это может быть шпионажем».

Говорю, что это не так, вы можете все проверить. И что мне нужно связаться с посольством, раз ситуация развивается таким образом.

На тот момент они разрешают мне звонить и пользоваться телефоном. В посольстве берут трубку, несмотря на то, что воскресенье. Довольно быстро соединяют с консулом. Он сходу вовлекается в ситуацию.

Это был лишь первый эпизод их огромной помощи в этом кейсе. 

Далее же все только ухудшается.

Меня везут в полицейский участок, запрещают пользоваться телефоном. Изымают дрон, отбирают паспорт. Начинают первый допрос.

Через телефон водителя, которого я нанял для поездки по Ирану, дают-таки связаться с консулом. Он и переводчики общаются с полицейским боссом. 

Консул говорит мне, что паспорт они не имеют права отбирать и чтобы я не отдавал его. Тогда я еще верил в какие-то свои права.

Допрос длится 7 часов: с 14:00 до 21:00.

Первые отпечатки пальцев. Осознание, что на самом деле нет здесь у меня никаких прав. И понимание, что все серьезно.

Благодаря нажиму консула паспорт все-таки возвращают, но берут расписку, что в 7:30 я буду в суде города Ардакан, где будет рассматриваться мое дело.

В 23:00 возвращаюсь в хостел.

Заснуть не могу долго.

Перебираю в памяти все кадры, убеждаюсь раз за разом, что ничего, кроме развалин и гор, не снял.

На душе тревожное предчувствие. Делаю пост о долгожительнице Хунза, пытаясь отвлечься. До 3 ночи не могу заснуть.

Читаю форумы по дронам, отрывочные сведения о регулировании в Иране, понимаю, что ничего не нарушил.

6:00 – будильник.

Через полчаса выезжаем все с тем же водителем.

Он причитает всю дорогу, вчера он просто терял дар речи от страха перед полицейскими. Тогда я думал, что это максимум ужаса, который можно видеть в глазах этого человека.

В 7:45 мы у здания суда в Аркадане. При входе – тщательный обыск. Телефон оставляю в машине.

Заходим в здание суда. Похоже на наши.

Через несколько минут вижу первых заключенных. Они в серо-синих полосатых робах, с наручниками на руках и кандалами на ногах. Им тяжело подыматься по лестнице со скованными ногами, но надзиратели лупят их дубинками по спине.

Заходим в кабинет судьи.

Примерно сорока лет, высокий, здоровый бородатый перс. На руках несколько перстней. Водитель, что со мной, при виде его каменеет от ужаса.

В кабинете также офицер полиции, что задерживал меня. Сидит, улыбается, гад.

«Рассматривается дело по обвинению гражданина Украины Сурина А. в шпионаже против Исламской республики Иран».

Мгновение, и эти слова проникают в мой мозг. Сказать, что я в шоке, – ничего не сказать.

Беру себя в руки. Сперва он допрашивает водителя на фарси. Затем начинает допрашивать меня.

Прошу переводчика и возможность пригласить адвоката. «У нас нет переводчика. Ты будешь давать показания? Или мне самому закрыть дело?» – сверкнув презрительным взглядом, говорит «судья».

Понимаю, что вариантов нет, нужно защищаться самому, здесь и сейчас.

Излагаю свою позицию. Когда рассказываю о маршруте кругосветки, на словах о Пакистане судья делает заметки прямо в деле.

Доводы о наличии разрешения, отсутствии запрещающих знаков в зоне полета, наличии трека полета, где видно, что я не залетал ни в какие запрещенные зоны, и отсутствии кадров с полицейским участком демонстративно игнорируются.

Вся суть этого человека, его жесты, редкие взгляды на тебя говорят о презрении и бесполезности твоих аргументов.

Закончив мой «допрос» за 5-7 минут, судья произносит что-то на фарси.

Побледневший водитель переводит: «Ты арестован по подозрению в шпионаже против Ирана».

Эти слова – словно молотком наотмашь по темени.

Судья подзывает меня, дает ручку, чтобы я подписал решение. Все на фарси, я требую перевод и говорю, что ничего подписывать не буду.

Со злостью он орет на водителя, тот подходит, дрожа как лист, и расписывается в решении.

«Что происходит, что ты подписал?» – кричу ему я.

Он в ответ лебезит:

«Это касается только моей части, don’t worry, don’t worry».

Я понимаю, что верить никому здесь нельзя.

Пытаюсь спросить у судьи, что это значит, почему водитель подписывает, что будет дальше, почему вы не изучили данные дрона. Судья даже не смотрит в мою сторону, листая что-то в смартфоне. Пытаюсь подойти к нему ближе, но в этот момент меня берут под локти и выволакивают в коридор.

С этого момента все изменилось.

Ко мне приставили вооруженного конвоира, и лавиной пришло осознание, что у меня не просто проблемы, а п…ц какие проблемы.

Странно, ловлю себя на мысли, что переживаю больше всего сейчас не за себя, а за отснятый в кругосветке материал, который в единственном экземпляре в моих сумках. «Как его спасти? Они же могут уничтожить его», – думаю я. Наверное, так мозг пытается уйти от выжигающего стресса. 

Через несколько минут становится очевидно: нужно действовать.

Один я отсюда вряд ли выберусь.

В этот момент в здание заводят очередную пару заключенных в кандалах. Все это выглядит как жуткая иллюстрация и напоминание, где ты.

Мне физически плохо, но есть план: умышленно стараюсь сделать свое состояние еще хуже. Дыханием вгоняю себя в жар и холод, покрываюсь испариной, затем с приглушенным криком хватаюсь за правое подреберье:

– I need my medicine. Pancrea! Pancreatic attack! (Мне нужны мои лекарства. Поджелудочная! Приступ панкреатита!) – кричу я, и недоуменные полицейские и охранники окружают меня.

Говорю, что у меня острый приступ панкреатита от стресса, мне нужно срочно принять лекарства, они в сумке, которая в машине.

Посовещавшись со старшим, они с недовольными лицами выводят меня с водителем наружу к авто.

Открывают багажник. Расстегиваю сумку, начинаю перебирать вещи, словно в поисках пакета с лекарствами.

Улучив момент, когда они отвлеклись на свой гогот, вытаскиваю из маленького рюкзака телефон.

Вторым движением хватаюсь за низ живота, сгибаюсь от «приступа» и пытаюсь всунуть телефон в трусы. Да, б…дь, в трусы.

Телефон проскакивает мимо и падает в низину брюк, благо они длинные.

Не знаю, если я сделаю шаг левой ногой, не выпадет ли он. Тогда все станет еще хуже.

В этот момент меня толкают вперед.

Делаю шаг, пытаясь держать ногу ровно и стараясь прижимать телефон костяшкой голени к брюкам. Спасибо H&M за то, что они сделали брюки, зауженные книзу.

Иду медленно, словно хромая, боясь, что телефон выскочит из брючины.

Смотрю вниз и вижу, что он уже наполовину торчит. Холодный пот по спине.

Хватаюсь за бок, корчась от «спазмов», и таким образом не вызываю подозрений, почему так медленно иду.

Впереди ступеньки. На них мне нужно поднять ногу, но тогда телефон выскочит.

В тот момент мне кажется, что вся энергия, все внимание сосредоточены на маленькой костяшке голени, которая прижимает телефон к брючине.

Ступенька. Шаг. 

Еще. 

Чувствую, что он вываливается. Останавливаюсь. Сгибаюсь от спазма, благо выгляжу правдоподобно. Удручающе. Покрытый потом, бледный, корчащийся от спазмов.

Полицейским надоедает смотреть на мои однообразные страдания, они прекращают гоготать и переключают свое внимание.

Это то, что мне нужно.

Еще шаг. Остановка.Стараюсь натянуть брючину в бок коленом. Еще шаг. Еще чуть-чуть. Последняя ступенька. Все.

Заходим в холл суда, сажусь на железный стул, поставленный около какого то письменного стола.

Пытаюсь отдышаться. Жду момента, когда они ослабят внимание. Через три-четыре минуты нагибаюсь, сидя на стуле, – пришел «спазм». Рукой достаю телефон и незаметно вкидываю его в напоясную сумку. Понимаю, что проситься в туалет нельзя, нужно действовать решительнее.

Вскакиваю со стула, держась за живот одной рукой, а другой сжимая ягодицы, как бы сдерживая себя от фонтана диареи.

Не спрашивая разрешения, с гримасой боли бегу во входной двор суда, в туалет. Сработало. Забегаю, закрываюсь в кабинке.

Слышу, что подошел охранник. Воспроизвожу необходимые звуки приступа диареи. Это несложно. Организм, приняв психонастройку, воплощает все в реале.

Пишу из туалета сообщение консулу, что арестован.

У меня есть единственная ниточка связи с теми, кто может помочь в этой стране.

Пишу пост в Фейсбук о задержании, вижу, что сразу идут комменты, но читать их не могу, время идет на секунды.

Это был ключевой момент.

Схема с лекарствами и приступами позволила мне, во-первых, овладеть телефоном. Во-вторых, не вызывая подозрений, иметь возможность выбегать каждые полчаса-час в туалет.

Там я выходил на связь, писал сообщения консулу, иногда даже звонил ему, когда видел, что за мной никто не пошел, шепотом описывал ситуацию и просил о помощи.

Когда же ресурсы кишечника иссякали и к туалету подходили охранники, я засовывал два пальца и блевал водой, которую затем снова выпивал из крана рукомойника.

Пополняя тем самым запасы, чтобы выблевать это в следующий раз.

Так прошло несколько часов.

Консул просил меня узнать хотя бы фамилию судьи, они пытались звонить в суд, но там без имени судьи никто не хотел даже разговаривать.

Фамилию мне никто не говорил, подойти к его кабинету тоже не разрешали.

Твердили одно: ждать.

Единственный канал коммуникации – водитель, который, пытаясь спасти свою задницу и не стать «соучастником» того, чего не было, выполнял все, что ему говорили, и нескрываемо топил меня. Я понимал это, даже не зная фарси.

В 14:00 офицер, который меня принимал, наконец получил решение и ордер от судьи. Все на фарси, при этом даже смотреть мне на него не дают.

В 14:30 суд закрылся, вышли судьи, в том числе и мой «вершитель».

Мы продолжаем сидеть в холле. Я периодически выбегаю с приступами в туалет. Хороших новостей нет. Но все равно этот лучик связи, эта соломинка, которая держит тебя с родной Украиной, очень важна. Она как-то дает силы держаться.

Пишу Марусе, прошу не волноваться. Похоже, она не осознает всего масштаба, и слава Богу.

После каждого сеанса включаю авиарежим, чтобы экономить батарею. Слава Богу, что предусмотрительно зарядил полностью телефон ночью. Хорошо, что купил местную симку с интернетом.

Но от консула хороших новостей нет никаких пока. Они пытаются найти адвоката и переводчика в этой глуши. Время идет, и каждая минута ухудшает положение.

Около 16 часов, приезжает новый полицейский. Тот, что меня задерживал, с нескрываемой радостью передает ему решение, ордер и папку с делом.

Новый коп маленького роста, с бегающими глазками. Ловлю себя на мысли, что все эти менты, опера и прокурорские одинаковы что в Украине, что в Иране. Те же повадки, тот же взгляд, то же циничное безразличие к судьбе людей.

Виновен, невиновен – пох. Есть материал – надо либо засадить, либо заработать.

Но в этой ситуации, в Иране, все хуже. Тут не о заработать. Тут вопрос о том, что ты просто можешь стать показательной жертвой или пешкой в чьих-то играх.

Едем куда-то.

По-английски низкорослый, естественно, со мной не говорит, мои вопросы игнорит. Единственное, что позволяет, – остановиться у дороги и купить воды.

Я обезвожен после сеансов в туалете. Беру две двухлитровые бутылки, предчувствуя, что на свободу сегодня могу не выйти. И только сегодня ли?

Сперва мы заезжаем в большое здание за забором и колючей проволокой. Похожее на зданиях наших СБУ или КГБ. Там полисмен ксерит документы, заставляет поставить отпечатки пальцев на протоколах.

На мой вопрос «Когда я могу позвонить в посольство и получить помощь адвоката?» отвечает:

«В следующее место приедем – там тебе разрешат». И ехидно-презрительно ухмыляется.

В машине полицейский сидит со мной на заднем сиденье, телефон достать невозможно. Хорошо, хоть пока не переобыскивают.

Мы едем в то самое место, где «дадут позвонить».

За окном жара, хотя уже полшестого вечера, желтые дома из песчаника сливаются в линию, а на горизонте прорисовываются пустынные каменные горы. Через несколько кварталов дома начинают редеть. Пустыри, заборы, пустыри.

Мы поворачиваем налево, издалека вижу огромный прямоугольник высокого забора, увитый на вершине колючей проволокой.

По периметру – смотровые башни с окнами-бойницами.

Все становится ясно.

Это тюрьма.

Стук в железную дверь. Маленькое решетчатое окошко подымается, показав пару черных недоверчивых глаз. Заходим на территорию.

Тюрьма внушительных размеров, но на улице никого нет. Идем по плацу, впереди низкорослый и водитель. Я чуть позади, метрах в двух. Держу в руке бутылку воды, ею прикрываю телефон. Пишу консулу, что я уже в тюрьме, ситуация критическая, нужно что-то делать. Пишу пост в Фейсбук.

Низкорослый оборачивается, замечает и забирает телефон, требует ввести пароль, открывает недавние вкладки. Смотрит время поста, требует удалить. Забирает телефон себе в карман. 

Все. Связи больше нет.

Стук в дверь. Снова окошко, снова глаза. Скрип железной двери. Мы на проходной. Прямо здесь стоит стол, за ним сидят трое 50-летних мужиков. Увидев меня, радостно гогочут, облизывая жирные от жареного мяса руки.

«Украйна, Украйна», – лыбясь, чеканит коп, вызывая очередной приступ гогота у тюремщиков.

Они нескрываемо упиваются этим моментом, хлопая меня по плечам, а потом и по щекам. Когда пытаюсь убрать лицо от этих издевательских рук, внезапно ощущаю болезненный удар в затылок, затем жжение. В глазах сыпь вспышек и желтые круги.

Через несколько мгновений подступает, тупая, ноющая боль. Это отдает на виски, к горлу подходит приступ тошноты. Полицейский безучастно проходит мимо.

Твари.

Регистрируют меня, взрываясь от хохота наполненных жирным мясом ртов.

Далее меня проводят в другую комнату и вызывают доктора.

В нелепом белом халате, среди обшарпанных стен и серо-синих роб доктор смотрится инородным телом. Но нет. Он здесь свой.

Взгляд издевающихся глаз и вопросы. Вес, рост, возраст? Группа крови? Чем-то болен? Зависимость от наркотиков? Принимаешь лекарства? Есть ли татуировки? Украина? Где это? Африка? 

Снова гогот.

Закончив «медосмотр», ведут в камеру. Там еще три человека. Метров 10 квадратных, не больше. Сажусь в свободный угол. Смотрю прямо. На поддевки не отвечаю. Да и, к счастью, не понимаю, о чем они.

Не знаю, сколько прошло времени там. Все тянется по-другому.

Окошко, глаза, скрип двери: «Surin, GO!»

На проходной добавился юнец лет 20, который не просто гогочет, а пищит от восторга при виде меня, при этом что-то громко крича. Вся эта шобла заходится в исступленном удовольствии от возможности унижать и издеваться.

«Садисты», – произношу вслух. И вижу, что это ещё больше их раззадорило:

«See you soon, mister! Come back to our hotel», – и снова омерзенный гогот и кривляния.

Дверь уже захлопнулась, но все еще слышны их визги.

Едем снова в город Аркадаг. Подъезжаем к зданию-близнецу первого, где низкорослый ксерил мои пальчики на протоколы. Но это уже не полиция.

Это КСИР – Корпус Стражей Исламской Революции.

Ворота. Окошко. Глаза.

Заходим.

На входе почти сталкиваемся с 35-38-летним мужчиной. У него другое лицо. Более умное и не лишенное интеллекта, что ли.

Низкорослый докладывает ему, показывает дело, видно, что тот слегка раздосадован тем, что придется остаться на работе и заниматься делом о «шпионаже».

Взглянув на меня, произносит на английском: «Проходите». Это первое обращение на английском ко мне от силовиков за два дня! Не знаю почему, но это сильно ободряет. Заходим внутрь. Меня продолжает мучить обезвоживание, прошу воды.

Первый раз за день дают стакан воды. В комнате трое: интеллигент, водитель и я. Начинается допрос по сути.

Первым допрашивают водителя. Офицер делает пометки в протоколе. За два дня я уже улавливаю повторяющиеся слова на фарси и примерно понимаю, о чем речь. Подробно спрашивает, как познакомились, как я его нанял, какой маршрут и так далее.

Закончив с ним, обращается ко мне, задавая те же перекрестные вопросы. Отвечать легко. Все правда. Все помню до деталей. А самое главное, что мне впервые дают говорить и меня слышат.

Просит показать разрешение. Изучает его. Рассматривает дрон. 

Далее изучает трек полета, сопоставляя это с картой. Вижу, что я был вдалеке от красных зон полицейского участка, акцентирую на этом внимание. Отметка в протоколе.

Просит изложить все события. Рассказываю, как, когда начал кругосветку. Маршрут. Несколько раз он задает вопросы, которые мне уже задавали ранее, он в том числе.

Я спокоен. Ощущаю, что полностью расслаблен, лишь иногда разум возвращает к действительности, вырывая кадры из тюрьмы. Просит взять ноутбук и сесть рядом с ним. Достает карту из дрона, вставляет в адаптер и слот ноутбука.

Открываю папку с материалом.

Смотрим кадры. 

Руины деревни-призрака, горы. Больше ничего нет. Ничего. Никакого полицейского участка на кадрах и в помине нет.

Просит показать материалы, снятые в кругосветке. Вставляю диск с видео первой части пути.

Показываю ему Французскую Полинезию, Антарктиду, трейлеры проекта. Затем – съемки с дрона, где весь упор делается на природе.

«Вы можете показать публикации в медиа о вашем проекте?»

Слава Богу, у меня на рабочем столе сохранились принтскрины статей, которые я готовил для посольства Франции в Вашингтоне.

Они на французском, но это лишь усиливает эффект.

«Вы используете Инстаграм?»

«Конечно», – отвечаю я и показываю свой аккаунт.

Он внимательно рассматривает фото и видео, используя встроенный перевод, читает тексты. Вижу, что обращает внимание на стартовое описание постов, где указано, какой день кругосветки. Откладывает в сторону свой смартфон.

«Я могу еще показать свежий материал из Азии, он на втором диске».

«Нет, не стоит», – отвечает он и вызывает кого-то по рации.

У меня сжимается все внутри при мысли, что разговор окончен и снова меня не будут слышать. Приходят еще двое в белых перчатках. Обыскивают все мои вещи, все сумки. До миллиметра. Затем офицер начинает кому-то звонить.

Я сижу рядом с водителем на двух стульях. Офицер на фарси что-то докладывает кому-то. Водитель рядом в состоянии, похожем на ступор, смотрит в одну точку и еле слышным шепотом повторяет слова офицера: «Чисто. Ничего нет».

Затем офицер спецслужбы поворачивается к водителю и переходит на фарси. По интонации понятно, что он говорит ему слова, адресованные мне.

Вижу, что водитель реально потерял дар речи. Он мычит несколько секунд: «Ээээээ. Охх. Ээээ. Экскьюз ми, I can’t understand. Экскьюз ми».

Затем, придя в себя, начинает переводить:

«В ваших действиях нет ничего противозаконного. Мы сожалеем, что вам пришлось пережить эти неудобства. Надеюсь, это не испортит впечатление от нашей страны».

«Дело закрыто. Вы можете забрать свой паспорт, вещи, ваш дрон. Вы свободны. Примите это небольшое угощение от нас. Здесь традиционный иранский кебаб, иранский хлеб и напиток».

Водитель выхватывает пакет.

«Miracle, its miracle», – повторяет он с отрешенным и опустошенным лицом.

Собираю сумки, не в силах вымолвить ни слова.

Опустошение. 

Беру свой паспорт с тризубом, он как какой-то символ возвращения к свободе, что ли, к своим правам. Выводят во двор.

До ворот метров двадцать, не больше.

«Ждите».

Твою мать!

Секунды тянутся, как часы.

У водителя срыв. Он начинает плакать, повторяя одно и то же: «Я жив. Я жив».

Я обнимаю его за плечи. Прошу успокоиться. Так мы и стоим вдвоем во внутреннем дворе, на земле валяются мои распотрошённые сумки.

Время словно застыло. 

Наконец подходит молодой охранник с бряцающей связкой ключей. Жестом показывает, что следует идти вперед. Эти 20 метров тянутся еще дольше, чем время. Ты словно идешь по эскалатору, который движется навстречу. Еще несколько шагов. Еще.

Подходим к двери. Ключ. Засов. Лязг замка. Шаг наружу…

Ты на свободе!

Водитель начинает выбрасывать еду от КСИРовцев, бормоча: «Не бери ее».

Первым делом включаю телефон и набираю консула, чтобы сообщить радостную новость. На громкой связи и консул, и посол.

Их ответ меня «трезвит»: «Не стоит расслабляться ни в коем случае. Не выходите в интернет, не давайте никакой информации и ничего не комментируйте никому. Найдите безопасное место и ждите нас там. Мы выезжаем из Тегерана на дипломатической машине за вами. Доставим в посольство, здесь будете в безопасности».

Я слышу это, и мгновенно эйфория сходит на нет.

«Запомните, ситуация может измениться в течение часа. Все еще висите на волоске. Ждите нас. Выезжаем.

Дальнейшие события походили скорее на детектив, чем на жизнь.

Мы подъехали к старому городу Язд.

Я попросил водителя остановиться, попрощался, обнялся с ним. Отдал остаток за тур, который продолжать не будем, и оставшиеся доллары, которыми запасся перед въездом в Иран.

Нырнул в отель в узком переулке, паспорт не дал даже отксерить, взял ключ от номера, заперся изнутри. Долго стоял под холодными струями воды, смывая с себя всю грязь последних дней.

Каждый час – контрольный звонок.

Им ехать почти 700 км в одну сторону.

Под утро к лабиринтам старого города Язд подъехал автомобиль с дипномерами. Двое зашли в лобби простенького отеля, разбудив молодого иранца, спавшего на кушетке. Слышу их голоса. Стук в дверь.

Мы обнялись, я посмотрел в их уставшие и добрые глаза, хотелось отдать им всю благодарность, что распирала изнутри.

«Проверь сумки, все карманы, нет ли там чего лишнего», – произносит старший из них. – Машина – это территория Украины, если вдруг что-то изменится – оттуда вас не достанут. Затем приедем в посольство, там безопасно, укроем вас там. Время не ждёт, едем». 

Пустыня, рассвет. Машину гонят во всю прыть. Периодически идут звонки, спрашивают, какие у нас новости. Через 6-7 часов въезжаем в Тегеран. Посольство.

Заезжаем в гараж, закрываются ворота, вижу, как двое земляков облегченно выдыхают. Дворик внутри. Достаю из сумки флаг Украины, укутываюсь им.

Захожу в здание, сотрудники приветствуют, у всех в глазах радость, жмем руки друг другу. Подымаемся наверх, захожу в кабинет посла, он ждет нас. Обнимаемся.

Сразу же к делу. 

Рассказываю перипетии событий, посол делится ситуацией на данный момент. Очевидно, что очень много усилий предпринималось посольством. Постоянные звонки.

Кормят горячим борщом, голубцами, салом. Самая вкусная еда в кругосветке. Выходить за территорию посольства мне нельзя.

На рассвете сегодняшнего дня мы взяли курс на север, к границе с Азербайджаном. Едем на микроавтобусе с дипномерами. В сопровождении еще 7 человек.

Через 7 часов мы на границе. Самый сложный момент – паспортный контроль со стороны Ирана. Мой паспорт забирает дипломат и несет к окошку. Я сижу в машине.

Волнение. Ожидание. Почему-то задержка. Время тянется.  Наконец вижу, что подходит, держа в руках паспорта. Запрыгивает в микроавтобус.

Ничего не говорит мне, дает команду водителю: «Вперед».

Впереди стоит будка с пограничником, за ней – мост через реку.

Напряженное молчание.

Проезжаем будку, начинаем ехать по мосту.

Еще 50 метров, 30, 20, 10. Уже вижу флаги Азербайджана! Как же я рад их видеть! Касание колесами асфальта, крик радости!

Жмем друг другу руки!

Все!

Теперь по-настоящему на свободе!

Огромное спасибо моей стране, которая не бросила в беде. Украина умеет защищать и спасать своих!

Еще раз огромное человеческое спасибо всем за поддержку! На сейчас знаю, что действенную помощь оказывало Міністерство закордонних справ України / MFA of Ukraine. И лично Markian Lubkivskyi – колоссальное спасибо! Знаю, как Вы вовлеклись!?

Отдельное спасибо послу Sergii Burdyliak, всем сотрудникам посольства Украины в Иране, лично тем, кто вывозил: Евгению, Владимиру, Юрию, Сергею, «Степанычу».

Спасибо команде Володимир Зеленський, которая оперативно подключилась. Показательный момент для меня.

Благодарю всех друзей, знакомых, всех, кто шерил информацию и призывал помочь земляку. Спасибо Дмитро Комаров – путешественники должны помогать друг другу. Ценю, Дружище!!!

Спасибо команде #ONELIFE, Alexandr Kislun стал фактически рупором новостей по ситуации. Спасибо всем-всем журналистам, кто не прошел мимо.

И конечно же, моей семье и любимой Marina Yakhontova спасибо за терпение и поддержку.

Если я кого-то пока не отметил, не обессудьте, друзья, я сам не знаю всего еще, но благодарю от сердца всех причастных.

Кругосветка не сломалась.

Сейчас я в Азербайджане, в приграничном городе Ленкарань. Найду попутку или автобус и двинусь в сторону Баку, в город, где живут Друзья. 

Я свободен.

И еду домой.